Прямой наводкой

Бойцы ракетных войск и артиллерии накануне отметили профессиональный праздник. 19 ноября 1942 года началось контрнаступление советских войск под Сталинградом, где большую роль сыграли именно артиллерийские войска. Наш собеседник, ветеран и инвалид Великой Отечественной войны Василий Дорошенко, не участвовал в Сталинградской битве, но за 1942–1945 годы прошел половину Европы, как говорит сам, «от седого Волхова до голубого Дуная». Сейчас фронтовику 87 лет, и с каждым годом он все отчетливее вспоминает события тех лет, когда ему приходилось быть одним из «богов войны» – так называли артиллеристов бойцы других подразделений.

– Василий Семенович, где вас застало известие о начале войны?

– Я родом из деревни Прокопьевск Братского района, из крестьянской семьи. С детства я мечтал получить хорошее образование, поэтому после окончания школы поступил в Тулунский учительский институт, в котором готовили преподавателей пятых-седьмых классов. Когда началась война, я как раз там учился. Естественно, мы, студенты, решили сразу идти на фронт, но преподаватели сказали нам, что повоевать мы еще успеем, и пришлось сначала сдавать выпускные экзамены.

В артиллерии требуются квалифицированные кадры с хорошим знанием математики для того, чтобы проводить расчеты. А в то время было не так много образованных людей. Поэтому я сначала попал в Смоленское артиллерийское училище, передислоцированное в город Ирбит Свердловской области. К тому же, у меня была неплохая спортивная подготовка: в то время мы сдавали нормы ГТО, БСО, «Ворошиловского стрелка», умели хорошо стрелять из винтовки, прыгать с парашютом и так далее. В училище мы прошли довоенный трехгодичный курс всего за пять месяцев. Готовились по 12–15 часов в сутки без выходных. А в мае 1942 года я начал сражаться в составе 1009-го артиллерийского полка 225-й Новгородской Краснознаменной ордена Кутузова второй степени дивизии.

– Получается, что не всякий молодой человек мог стать артиллеристом?

– Я в первую очередь говорю об офицерском составе. В артиллерии, в отличие от той же пехоты, сержант не может заменить командира взвода, поскольку у него недостаточно знаний, чтобы вести расчет, подготовку данных для залпа. Приказ Сталина был: если даже у офицера-артиллериста рука короче, или пальцев нет, или он хромает, все равно после лечения в госпитале его необходимо отправлять на фронт. А пехотного в этом случае списывали. На прямой наводке, может, теоретические знания и не нужны. А при стрельбе по целям противника из закрытых позиций знания просто необходимы.

Вот был случай в 1944 году в Латвии. У меня наводчик был с двумя классами образования – Цымбалюк. К сожалению, потом, как часто бывает с наводчиками, оглох . Я командую ему «5,4! Прицел! Огонь!», то есть нужно было выстрелить по цели, расположенной в 5,4 км от нас. А он вместо 5,4, поставил 2,4. И снаряд угодил в сарай одного латыша. Хорошо, что он был не осколочный, а тяжелый, фугасный. Попал в крышу, сделал дырку и как поросенок упал. Латыш, конечно, разволновался, но мы ему сказали: «После войны всю страну будем восстанавливать, и ваш сарай в том числе».

– Какими орудиями была вооружена ваша часть?

– Я командовал огневым взводом. Боевых задач было немало: например, без обработки артиллерией при наступлении наши танки не в состоянии идти вперед. Поля заминированы немцами, и их, соответственно, надо разминировать. Каким образом? Артиллеристским огнем. Наши снаряды падают, мины взрываются. Я должен, например, из четырех орудий обработать 4 га.

В моей 52-ой бригаде были 122-миллиметровые гаубицы и 76-миллиметровые пушки ЗИС-3. Чем они отличаются? ЗИС-3 легкая, два солдата могут быстро раскрутить, поставить. Дальше уже начинается стрельба бронебойными снарядами. Если наш снаряд попадал в башню или гусеницу вражеского танка, то фрицы и гансы не могли справиться с пожаром, танки сильно горели от этих снарядов. 76-миллиметровая пушка хороша тем, что можно стрелять и из закрытых позиций, и прямой наводкой. А гаубицу на прямой наводке использовать тяжело, там, чтобы поднять одну станину, нужен целый боевой расчет. Тяжелая она. Зато стреляет далеко – до 12 км. Перед тем, как вести обстрел по цели противника, нужно все просчитать, наметить траекторию, в стереотрубу посмотреть и так далее.

В составе других подразделений нашей дивизии была 45-миллиметровая пушка. «Сорокопятку» мы прозвали «Прощай, Родина». Она могла попасть только, скажем, в танк с расстояния в 300 м. Если боевой расчет не очень подготовленный, он успевает дать три-четыре выстрела и при этом не попадает в башню или гусеницу танка, то нужно убегать, иначе все может кончиться трагически.

– А легендарной «Катюшей» не доводилось командовать?

– Нет, у меня была другая специализация, но видеть это уникальное оружие в бою приходилось. Некоторые говорят, мы трупами завоевали победу, нет, не только трупами, но и мозгами наших ученых. Та же «Катюша» могла одновременно пустить восемь, 16 и 32 мины, они постепенно приземлялись и рвались. Спастись невозможно. Мы сбили на территории нашего полка одного немецкого аса – летчика, он спрыгнул на парашюте, и его допрашивал наш переводчик. Немец сказал: «Я знаю, вы меня убьете, но дайте мне сначала увидеть эту адскую машину». Я попросил переводчика сказать фрицу, что мы его не убьем и «Катюшу» покажем. Ведь там весь секрет не в конструкции орудия, а в снарядах, которые обладали мощной взрывной силой. Вот как-то приехала «Катюша», дала два залпа по немецкому поезду и уехала, а по нам через пять минут такой огонь открыли, что вспоминать тяжело…

– Вы получали ранения на фронте?

– Когда находишься на переднем крае боя, невозможно остаться незадетым. Вот, посмотрите на справку: «Лейтенант Василий Семенович Дорошенко был тяжело ранен 1 июля 1942 года. Диагноз: «слепое осколочное ранение левой лопаточной области». Лопатка была разбита, и до середины ноября врачи в госпитали решали, как достать осколок весом 50 граммов. Он раздробил кость и впился, как гвоздь. На моем комсомольском билете и свидетельстве о рождении до сих пор видны следы крови.

Это были очень тяжелые бои под Великим Новгородом. Я после госпиталя вернулся в расположение своей части, а меня там уже похоронили. Потому что кровь шла сильно из ушей, носа, рта, даже в сапогах хлюпала. Но тогда все обошлось.

– Сколько времени вы находились под Великим Новгородом?

– Два года. Волховское направление – тяжелое, это болота, комары. Пушки возили на конной тяге, потому что на наших машинах сразу летели задние мосты. Потом появились американские «Студебеккеры» по лендлизу. Я как командир за выведенную из строя лошадь должен был платить штраф 900 рублей из зарплаты, которую не получал. За человека – нет, а вот за лошадь – плати, ведь если не будет тягловой силы, кто станет возить пушки? Помню, как было мне жалко лошадей: они падали в жижу и умирали, их и кормить нечем было, ведь с провиантом были проблемы большие.

Когда наши товарищи проводили совещания по обеспечению продовольствием, выступал старшина и говорил, что если бы бойцы ели чаще мясо, то врага бы быстрее громили. Но солдаты больше нервничали, когда не было дня два-три махорки…

В один прекрасный день нам пришла команда форсировать озеро Ильмень, а там толщина льда всего 30 см, это очень опасно. Мой товарищ надел черный полушубок, с «Мессершмита» его увидели гансы и начали стрелять. Спасла его будущая жена – закрыла своим белым полушубком. «Мессер» покрутился и улетел, но одно орудие мы потеряли.

Наша дивизия была мобильной, могла за ночь дислоцироваться на 200 км, мы подчинялись только верховному главнокомандующему и получили от него 17 благодарностей. Артиллерия несла на себе главную тяжесть и при наступлении, и при отступлении. Именно артиллерию называли в свое время «богом войны». О том, как страшны наши орудия, я узнал в 1944 году, тогда в штаб не успели передать данные, что мы взяли немецкие окопы, и наша артиллерия вдарила по своим. Тогда я впервые понял по-настоящему, что такое холодный пот…

– Какие бои были для вас самыми страшными?

– Мой самый страшный бой был за Будапешт. Пешт мы взяли с ходу, а Буду, на другом берегу Дуная, с октября 1944 года по 13 февраля 1945 года отвоевывали. Это были тяжелейшие бои за каждую улицу, каждый дом. Там рвались снаряды, гранаты. Власовцы, которым нечего было терять, стояли насмерть. Как я там выжил, до сих пор не могу понять.

В Братиславе тоже было тяжело. Там мы за два дня, 3 и 4 апреля 1945 года, оставили погибшими 6,4 тысячи человек. Я там тоже чудом уцелел. Мы закончили бой, собрались уже ехать в сторону Вены – и тут разорвался шальной снаряд. Рядом со мной стояли четверо моих солдат, все были убиты. А я был весь изрешечен, как проволокой, мелкими осколками, но это были царапины. Интендант мне не хотел новое обмундирование выдавать, пока ему командир бригады не пригрозил расстрелом.

Один мой знакомый после войны ездил в Братиславу. Там на памятнике его супруга прочла фамилию своего первого мужа – старшего лейтенанта. Он сутки не мог оторвать жену от этого памятника, который получил название «Славин».

– Где вы встретили Победу?

– Я прошел пол-Европы – от седого Волхова до голубого Дуная. День Победы встретил в Австрии. В середине апреля мы въехали в Вену, там везде играли вальсы. 14 апреля мы были в красивейшем Венском оперном театре на «Севильском цирюльнике», а 15-го – на «Богемии». Там нас окружили молодые студентки, стали спрашивать, кто, откуда. Один говорит – из Ростова, другой – из Ленинграда. Доходит очередь до меня. Я называю Иркутск, но никто из девушек не знает такого города, тогда говорю: «Сибирь. Байкал». И они начинают дружно смеяться, глядя на меня. Я был в недоумении до тех пор, пока одна из девушек не сбегала домой и не принесла нам журнал. В нем было нарисовано какое-то мохнатое существо с хвостом и рогами, это так геббельсовская пропаганда изображала сибиряков и пугала ими австрийцев. Я говорю нашим новым знакомым: «Пусть у нас разные идеологии, но вы же образованные девушки, студентки, как вы могли верить в этот бред?»

– Да и сейчас очень во многое, связанное с войной, не верится…

– Некоторые участники войны, которые пришли на фронт, когда уже был освобожден Советский Союз, не знают, что такое начало войны. Они говорят: «Так вас же СМЕРШ гнал под дулом автомата в бой». Это неправда. Или говорят, что тогда допьяна солдат напаивали. Я отвечаю, что после жестокого боя, когда от роты оставалась половина, солдатам приносили баки с водкой, но мало кто пил, даже те, кто любил выпить. Хотя для той же дезинфекции 100 граммов были положены. У нас одного старшину по фамилии Проценко расстреляли за то, что он разводил водку болотной водой, он нагулял такой животик, холеный весь, а солдаты травились. Как-то после войны некий Проценко меня за критику власти хотел исключить из партии. Он стал кричать, что у него дядя воевал и геройски погиб, я узнал, что этот дядя и есть тот самый старшина, и сказал своему обидчику. Он сразу после этого уехал из Иркутска.

Вообще сейчас немало встречается ветеранов, которые на самом деле не воевали вовсе, зато любят рассуждать о войне. Мне знакомые говорят: пусть хвастаются, но ведь это предательство по отношению к тем, кто погиб.

– Вы остаетесь активным человеком. Если не секрет, как вам это удается?

– Возможно, мой секрет в том, что за всю жизнь я не выкурил ни одной сигареты, даже на фронте. И алкоголь никогда не был по моей части. Сейчас из офицеров нашего полка во всей стране остался я один. И чем старше я становлюсь, тем ярче вырисовываются те давние события… Часто снятся бои. Иногда мои близкие пугаются, когда я ночью вдруг встаю, начинаю идти непонятно куда и вслух командовать: «Прицел. Огонь!» Дочь говорит: «Это лунатизм», а я отвечаю: «Нет, это война. Она не покидает меня!»