Ирина Смирнова: Киберпреступники не оставляют отпечатки пальцев
Кто может претендовать на грант президента страны в области науки? Любой, кто имеет степень доктора наук как минимум и не достиг возраста 40 лет. Всем этим условиям соответствует профессор, и.о. завкафедры криминалистики и судебной экспертизы Байкальского государственного университета экономики и права Ирина Смирнова. Свою докторскую диссертацию она защитила возмутительно рано – в 34 года, в чем, как она считает, несомненная заслуга ее учителей, а также родного университета, в стенах которого посчастливилось ей сначала учиться, а потом и работать.
– Чем вы обольстили конкурсную комиссию по отбору претендентов на грант, да еще в такой стерильно пропылесосенной области, как юриспруденция? Там же все разложено по полочкам: статья такая-то, пункт такой-то…
– Не все. Жизнь не стоит на месте, появляются такие способы совершения преступлений, которых еще каких-то 10 лет назад невозможно было представить. Например, полем своей деятельности злоумышленники могут избрать виртуальное пространство. Крадут конфиденциальную информацию, взламывают электронные счета банков, подбирают ключи к банкоматам… По сведениям МВД, каждую секунду в мире жертвами киберпреступников становятся 12 человек. Тема защиты личной и национальной безопасности стала сегодня сверхактуальной. Может быть, поэтому нашему проекту, направленному на борьбу с киберпреступлениями, и была оказана финансовая поддержка.
– Его цель?
– Обеспечить эффективность уголовного процесса. Ведь мы сталкиваемся с областью, где привычные следственные действия зачастую не могут быть применены. С чего начинает следователь? С осмотра места преступления. А как его осмотришь, если его нет. Нет и отпечатков пальцев. Какие доказательства искать? И как эти доказательства подтвердить в суде?
– А как сейчас подтверждают?
– Сложно подтверждают. Оттого и раскрываемость по этой категории дел весьма невысокая. Единицы доходят до суда.
– В Уголовном кодексе есть статьи, предусматривающие наказание за электронные мошенничества?
– Статьи есть. Все преступления в сфере компьютерных информации и технологий попадают под уголовную ответственность. Но правоприменительной практики пока мало. Прежде чем предлагать рецепты, надо понять проблему. Поэтому мы начнем с изучения уже имеющихся уголовных дел, хотя их и не так много. Проведем опрос и анкетирование следователей, гособвинителей, судей…
– Вдруг в ходе работы вы обнаружите пробелы в уголовном и уголовно-процессуальном законодательстве. Рискнете предложить его дописать или переписать?
– Именно в выработке рекомендаций по усовершенствованию законодательства мы и видим нашу главную задачу. Кто как не наука должна прийти на помощь практике, убрав все барьеры на пути следствия. Вторая задача вытекает из нашей принадлежности к вузовской науке – создание курса для обучения студентов юридическим тонкостям для ориентации в таком непростом виртуальном пространстве. Если включить их творческую активность с помощью конкурсов и научной работы, они и сами могут подсказать много дельного.
– Скажите, тема борьбы с преступлениями в сфере компьютерных технологий давно уже посетила вас?
– Не столько меня, сколько совпали интересы всех исполнителей. Ведь над реализацией гранта буду работать не я одна, а целый коллектив единомышленников, моих коллег по кафедре. Каждый отвечает за свое направление. Мне, например, как процессуалисту, необходимо дать оценку эффективности уголовно-процессуальной деятельности: от расследования до судебного заседания.
– Почему темой киберпреступлений, если она такая важная, занялись в Иркутске, а не где-нибудь в Москве или Петербурге?
– Сказано же: «Россия будет прирастать Сибирью» (смеется). Почему не мы?
– Ваша докторская диссертация своим происхождением тоже обязана киберпространству?
– Нет, она более земного происхождения. В ней я рассматривала социальную ценность российского уголовного судопроизводства. Какие ожидания связаны у общества с уголовным процессом, почему возникает недоверие к органам следствия и суду, и что с этим делать?
– И что делать? Какие ваши рекомендации?
– Одна из идей, которые я предлагала – введение альтернативных способов разрешения уголовно-правовых конфликтов. В частности, медиацию (сейчас она практикуется в гражданско-правовой сфере). Не повсеместно, конечно, но хотя бы попробовать. Медиация – это когда третье незаинтересованное лицо, не являющееся ни участником процесса, ни судьей, разрешает конфликт. Точнее, не сам, он руководит лишь встречей, а само решение принимается обеими сторонами.
– В чем вы видите преимущество такого способа?
– Зачастую приговором суда не удовлетворена ни одна из сторон: ни осужденный, ни потерпевший. Разбирается, допустим, дело о мошенничестве. Как показали наши опросы, обманутым людям не столь важно, на сколько лет осудят мошенника, им важно, чтобы вернули украденные деньги, квартиру или какие-то другие ценности, которых они лишились. Суд, конечно, может в обвинительном приговоре обязать виновного возместить ущерб. Но это пустая строчка, коль за обвиняемым не числится ни счетов в банке, ни недвижимости, ни иного имущества. Из чего он будет производить выплаты? И люди остаются у разбитого корыта.
– Но откуда медиация поможет взять деньги?
– Процедура медиации так устроена, что дает возможность самим лицам участвовать в разрешении конфликта. Они сами вырабатывают пути урегулирования. С помощью суда мы можем разрешить уголовно-правовой конфликт, а межличностный все равно останется. Люди же в этом обществе остаются, как им друг с другом общаться.
– Как я понимаю, медиация – не наше изобретение?
– Еще римское право признавало институт посредников. Особенно он широко применяется в США. Там вообще предпочитают разрешать большинство споров до суда. У нас в России еще три года назад был принят закон о применении процедуры медиации. Правда, его правоприменение ограничили гражданскими, семейными и трудовыми спорами.
– А у нас в области были попытки реализовать эти новые подходы?
– Да, в отношении несовершеннолетних как средство борьбы с рецидивом подростковой преступности. Часто подросток в силу своего развития, среды обитания, отсутствия нравственных ориентиров просто не понимает, что он совершает преступление. И не осознает его последствий для противоположной стороны. Получая условное наказание, он уверен, что и впредь будет также легко отделываться. И бесшабашно идет на другое правонарушение. А там уже другие последствия, там уже колония. Лишь с помощью медиации, как показывает практика, может возникнуть внутреннее осознание тяжести содеянного, раскаяние.
– Но для этого «перерождения» требуется умный посредник. Где его взять?
– В вузах уже есть программа подготовки медиаторов. Она предусматривает несколько ступеней. Можно пройти обучение по этой программе.
– Скажите, а как соотносятся наука и практика, не слишком ли мудрствуете вы с точки зрения того же замотанного делами следователя?
– Наше преимущество, считаю, в том, что мы можем более объективно оценивать ситуацию, не вставая ни на сторону обвинения, ни на сторону защиты. Раз мы позиционируем себя как правовое государство, то главным ориентиром для любого правоприменителя должна быть статья вторая Конституции РФ, где говорится, что высшая ценность в государстве – права и интересы личности. По данным судебной статистики наши суды выносят меньше 1% оправдательных приговоров. Все остальные – обвинительные. Может, неэффективность нынешней модели производства по уголовным делам и приводит к удивительным метаморфозам: например, в ходе проведенного нами опроса выяснилось, что 3% адвокатов, призванных защищать интересы людей, были вовсе не против применения пыток к обвиняемым при расследовании особо тяжких преступлений. Находятся даже ученые, считающие, что коль пытки уже есть, следует их узаконить. Но сделав одну уступку, придется идти на другие, что может привести к печальным последствиям, что уже было в истории нашего государства.
– А как вы смотрите на применение пентотала натрия, сыворотки правды?
– Это не может входить в правовое поле, поскольку ущемляет права личности.
– А детектор лжи?
– Его показания нельзя применить в качестве доказательств. Это то же самое, что обратиться за помощью к хиромантам или экстрасенсам. Именно поэтому одна из задач вуза – сформировать правовое сознание будущего правоприменителя уже здесь, на студенческой скамье.
– Получается?
– Стараемся. Хотя одну разницу между моим поколением студентов и нынешним заметила. Мы, как губка, впитывали все, не разбирая: нужно это или не нужно, пригодится или нет. А нынешний студент более практичный. Он старается приобрести те знания, которые ему пригодятся на практике.
– Были романтики, пришли прагматики.
– Можно и так сказать. Но это совсем не умаляет уровень подготовки.
