Слово о настоящем хозяине тайги

В субботу Иркутск простился с Владимиром Трапезниковым.

Земной путь Петровича завершился в Чанчуре – таежной деревне, которая благодаря его стараниям обрела вторую жизнь.

В таежную глушь, которую впоследствии Валентин Распутин в книге «Сибирь, Сибирь» назовет райским уголком, Владимир Петрович попал случайно. До этого про Чанчур он не знал ровным счетом ничего. Работал на Иркутском заводе радиоприемников главным механиком, но однажды его жизнь дала крутой поворот.

В качестве общественной нагрузки Трапезников возглавил народную дружину, которая по итогам года заняла третье место. Но вместо похвалы партийное руководство завода решило влепить призеру выговор – так сказать, для стимула, ну, и чтобы не зазнавался. Подобного юмора Трапезников не оценил и переспросил на всякий случай на собрании: «Вы не шутите?». Услышав в ответ: «Партком никогда не шутит!», хлопнув дверью, покинул зал, а вскоре и предприятие. Говорили, что парторг даже приезжал к нему домой извиняться, но Петрович своего решения не изменил.

Воспитанник детдома

Чтобы понять и оценить поступок Трапезникова, надо знать его биографию.

Владимир Петрович вырос в детдоме поселка Шаракан Забайкальского края. Его отец без вести пропал на фронте, мама умерла в 1945 году, а первым в жизни документом стала справка на беспризорника.

– Мы выдували на замороженных окнах дырочки и караулили, когда со школы придет первая смена, – вспоминал Петрович. – Тогда можно было одеться и бежать на уроки: фуфаек и валенок на всех не хватало.

У пацанов военной поры особый характер – неуживчивый, задиристый, слова – без фальши, дела – без подоплеки.

Петрович не любил слово «помощь», пресекал любую попытку что-то сделать по хозяйству, считая еще с интерната, что принимать помощь – удел слабых. Но если ему действительно надо было подсобить, он предлагал «отличиться».

Владимир Петрович был мужчиной с косточкой, жилкой, стержнем внутри. Говорил то, что думал, глядя в глаза, без лирики и полутонов, в выражениях не стеснялся, но при этом я ни разу не слышал от него матерного слова.

Для людей с характером он придумал емкое определение: «мужик с ноздрей». Слабаки, неумехи и те, кто не сильно дружит с тайгой, у него были «охремы».

Люськин дом

Покинув завод, Трапезников оказался в тайге.

– В 1978 году бирюльские мужики познакомили меня с охотником Александром Жабиным, – вспоминал Владимир Петрович. – Он мне и говорит: «Не печалься, городской, поедем вверх, порыбачим – поймешь, что такое Лена».

Мы поднялись на лодке, поймали рыбы, добыли козла, возвращаемся. Вокруг – красота и тишина! Я признался, что места понравились. Мужики и говорят, мол, в Чанчуре Люська продает дом – покупай и живи. Тут же причалили к берегу и всей толпой пошли к этой Люсе: «Продаешь дом?» – «Продаю!».

Женщина была невероятно рада: Чанчур в тот момент вымирал, в селе жила семья эвенков и старик Горбунов.

Об эмоциях молодой жены Нины Николаевны относительно неведомого Чанчура Петрович особо не распространялся, но несложно догадаться о ее реакции. В тот же год Трапезников устроился штатным охотником. В 1986 году образовался Байкало-Ленский заповедник, Владимир Петрович перешел работать туда.

Табу на охоту и рыбалку

Браконьеры люто возненавидели Трапезникова с первых дней, ему поджигали машину, в него стреляли. Рыболовные сети были объявлены вне закона, исключения касались лишь одной семьи. В Чанчуре жил Анатолий со своим семейством. Его так и звали – Толя-тунгус. Жена Любава каждый год стабильно приносила мужу по ребенку. Жили эвенки бедно, работы не было, кормились рекой и тайгой. Чтобы помочь коренному жителю, с подачи Владимира Петровича, в заповеднике придумали должность коневода. Хотя в Чанчуре была лишь одна хромая кобыленка.

Толе дозволялось ставить сети в Лене и ее притоках. Он добывал ровно столько, чтобы прокормить детей: ни на продажу, ни даже на пропой не ловил – такая натура у эвенка. Для остальных действовало строгое табу.

Музей героя Советского Союза

Трапезников не подозревал, что в купленном доме вырос Герой Советского Союза Александр Михайлович Тюрюмин. Как-то мы сидели после бани на крылечке, Владимир Петрович вдруг спросил:

– Знаешь, как я познакомился с Тюрюминым? Сейчас впервые расскажу, как все было на самом деле. Лето 1986 года. Я выделывал во дворе шкуру медведя, смотрю – незнакомец перелез через забор и ко мне: «Хороший медведь…» «Хороший», – говорю. А он: «Да, дом пришел свой посмотреть…».

Я с ходу: «Мужик, ты ничего не перепутал? Это мой дом!» «Да я не так выразился, – говорит незнакомец. – Я родился и рос в этом доме. Спасибо, что сберегли». Повернулся и ушел. В тот же день мой сын Петька поймал большого ленка. Решил похвастаться добычей: перекинул рыбину через плечо и по деревне давай ходить туда-сюда, туда-сюда. Тут ему повстречался приезжий и спрашивает: «Сам добыл? Скажи отцу, что вечером приду с бутылкой – будем обмывать твою добычу».

Вечером действительно приходит, достает бутылку. Садимся за стол. Ленок получился отменным, сначала просто ели, потом откупорили, разговорились.

Когда показалось донышко, гость говорит: «А ты знаешь, я ведь Герой Советского Союза». Я усмехнулся: «Жалко, еще одной бутылки нет, а то я космонавтом стал бы…». Но Тюрюмин достал удостоверение. Мне больше запомнился вкладыш, на котором перечислены льготы, положенные Герою Советского Союза. Так началась наша дружба с заслуженным летчиком-испытателем Александром Михайловичем Тюрюминым.

В этом доме Владимир Петрович оставил все, как было в детстве Тюрюмина, даже сохранил глинобитную печь, поменял только сгнившие венцы. Так в таежной глуши появился дом-музей Героя Советского Союза Александра Тюрюмина. Для верности Трапезников оформил дарственную на участок и подарил все это государству!

Но однажды выяснилось, что по бумагам это вовсе не музей, а выставочная экспозиция. Несколько лет Петрович боролся за то, чтобы придать дому соответствующий статус. Было дело, мы с коллегами составляли ему группу поддержки, но проиграли. Нелегко признать это, но надо быть честным перед самим собой, перед Владимиром Петровичем. Тем более исправить уже ничего нельзя.

Искренне верил в то, что делал

Трапезников был невероятно легким на подъем. Он придумывал и брался за проекты, которые изначально казались нереализуемыми. Так, в Чанчуре появился памятник первопроходцу Курбату Иванову и карбас, а у истока Лены – часовня в честь святителя Иннокентия (Вениаминова).

Петрович искренне верил, что если освятить исток, то и вся вода в Лене будет святой.

Вера в доброту, справедливость, благое дело – одно из сильных качеств Трапезникова. Таким он был при жизни, таким он остался навсегда.

Внезапный уход Владимира Петровича – это какая-то вопиющая несправедливость по отношению ко всем и ко всему. До сих пор во все это не верится, кажется, завтра рано утром раздастся звонок, а в трубке вместо приветствия знакомый голос: «Граф, не узнал? Бич чанчурский тебя беспокоит, я вот что думаю…».