На волне моей памяти

Германия, открывшая дверь своим соотечественникам, получила в короткое время огромную диаспору русскоязычного населения. Поменяв родину, они не смогли поменять своих литературных пристрастий. Проведенный в 2015 году интернет-опрос показал, что наибольшим интересом в среде репатриантов пользуется роман Бориса Акунина «Пелагея и Черный монах» и сборник повестей иркутского писателя Владимира Максимова «Не оглядывайся назад».

– Володя, я рад успеху твоей книги, но скажи, каким образом она попала в Германию?

– Благодаря московскому издательству «Вече». Весьма славные ребята, без всякого подстрекательства с моей стороны прислали письмо: не желаете ли издаться у нас в серии «Сибириада»? Желаю. Тем более что и гонорар платят, и сами распространяют. А то ведь ныне бедный автор получает изданную на свои деньги книгу и в придачу головную боль: куда растолкать тираж.

– Если платят гонорар, то, по-видимому, сибирская тематика, по-прежнему, выгодный товар?

– Как мне известно, именно «Сибириада» держит издательство на плаву, принося основные доходы. Да и коренные немцы проявляют к Сибири интерес. Мои байкальские повести были в свое время переведены на немецкий язык и хорошо разошлись. Гонорара хватило купить сыну квартиру.

– Ну, чего-чего, а сибирского колорита у тебя хватит еще не на одну книгу.

– Возраст, шутка ли, 70 лет грядет, не способствует долгосрочным планам. Последние несколько лет я работал над романом «Уходящее время», который выжал меня как губку. По всей видимости, это мой последний забег на длинную дистанцию. Своего рода подведение итогов. Роман полностью биографический, в нем нет ни слова вымысла, можно сказать, срез прожитого времени без всяких прикрас.

– Остановись мгновенье, ты прекрасно…

– Прекрасным его не назовешь, оно бесценно своими подробностями. Не поверишь, я научился читать не в школе, а в бане, куда ходил по субботам с отцом. Мы жили тогда в четвертом поселке под Ангарском, где в основном селились расконвоированные заключенные, составляющие основной костяк Всесоюзной комсомольской стройки. Разрисованы они были с ног до головы, как североамериканские индейцы. Я был парнишкой любознательным и постоянно приставал к отцу: «А это что, а это?» Он читал, что можно, а что не можно, говорил: «Это тебе еще рано». Помню, подходит к нам мужик размером со шкаф и просит отца: «Браток, сотри пену со спины». И я вижу, как из-под пены выступает что-то невероятно красивое. «Что это, папа?» – шепчу. А он мне говорит: «Это, сынок, Собор Василия Блаженного».

– Помнишь первую фразу, прочитанную в твоем «Букваре» самостоятельно?

– Конечно: «Нет в жизни счастья». Правда, само счастье мне представлялось несколько своеобразно, согласно царившим в нашем поселке нравам. Зэк, выйдя из лагеря, первым делом покупал бостоновый костюм в полоску, шелковую рубашку с обязательной под ней тельняшкой, хромовые сапоги и кепку-восьмиклинку. Мне это безумно нравилось, и я мечтал: вот вырасту, куплю бостоновый костюм и прочее, фиксу вставлю. Свободно мог по этой кривой дорожке пойти, вокруг же была шпана с финками за голенищем, с воровской романтикой. Если кто меня и уберег, то это отец, с его обостренным чувством справедливости.

– Фронтовик?

– Да, воевал на Восточном фронте. Хотя убивал на войне, но остался человеком чистым и наивным. Как-то купил толстенную книгу «Кролиководство», пришел домой радостный: «Ну, мамочка, – говорит, – мы скоро разбогатеем». Приобрели парочку кролей и завели привычку читать по вечерам по нескольку страниц из книги. Книга не обманула, кролей наплодилось тьма-тьмущая. И вот дошли до последней главы: возьмите кролика за задние ноги и ударьте березовой палкой по носу. Следуя инструкции, отец сделал палку и вышел во двор. Не было его часа два. Когда вернулся, мама спрашивает: «Чего ты так долго?» «Любочка, – говорит папа, – я взял его за ножки, а он смотрит на меня…» В общем, не смог он вынести этого гипнотического взгляда и всех отпустил. Разбежавшиеся кролики вырыли по соседству норы и там обосновались.

– А сам отец откуда родом, из кержаков или пришлый?

– Его отец, а мой дед, попал в Сибирь по столыпинской реформе. Получив земельный надел в Аларском районе, точнее, кусок девственного леса, взялся со своими земляками за его раскорчевку. Вот в ярмо влезли, матерились они, надсаживая жилы. Из этого ярма и пошло название села: Большая Ерма. Сюда, между прочим, из Кутулика, за восемь километров, ездил на велосипеде к свой зазнобе молодой Саша Вампилов. А кончилось для деда все печально. Расстреляли как кулака и врага трудового народа. И деда по матери расстреляли, но уже по другой статье: как представителя контрреволюционного казачества.

– Какими принципами ты руководствовался при написании этого романа-воспоминания?

– Для меня всегда важно, чтобы произведение было создано из продуктов человеческого духа. Чехов считал: рассказ должен быть материален, составлен из мельчайших подробностей жизни. А Юрий Казаков считал, что он должен состоять из ощущений. И я ближе к Казакову. Важны не сами события, а твои ощущения этих событий. Мой роман как раз об ощущениях.

– А есть ощущение, что роман увидит свет? Как я понимаю, вещь довольно объемная.

– В поисках поддержки я обошел все благотворительные фонды и получил вежливую, но не оставляющую никаких надежд форму отказа: приходите завтра, а лучше послезавтра. Понял: фонды – это форма пиара, нужно пропиариться – акцию устроят с помпой и шумихой в СМИ. Обратился к губернатору, с которым знаком еще по Ангарску. И он пошел навстречу, выделил деньги на издание.