Анатолий Байбородин: Талантливая книга никогда не умрет

Когда, не сумев выстоять в рыночной схватке за место под солнцем, рухнуло Восточно-Сибирское книжное издательство, местные литераторы попытались подыскать ему замену, создав собственное издательство «Иркутский писатель». Оно влачило довольно скромное существование, питаясь бюджетными дотациями, спорадическим меценатством и кое-какими коммерческими заказами, не замахиваясь на что-то значительное. Все изменилось с приходом к издательскому кормилу известного сибирского писателя Анатолия Байбородина.

– Вас туда двинули в качестве главного редактора?

– Пришел-то в этом качестве, а потом на меня свалилось все: я и главный редактор, и директор, и координатор проектов… Осталось стать еще корректором и верстальщиком, и тогда… «Фигаро здесь, Фигаро там». Но это так, к слову. Первым делом надо было разобраться в ситуации. Вокруг роилось целое скопище коммерческих издательств, в том числе и при областном Союзе писателей России. Их лозунг известен: прибыль первостепенна, а литература второстепенна. Один из владельцев даже предложил мне поделить поле деятельности: вы занимайтесь серьезной литературой, а всю, на ваш взгляд, «графомань» отдавайте нам, мы и на ней заработаем на хлеб.

– Весьма, мне кажется, дельное предложение.

– Дельное-то дельное, но зачем засорять книжные полки? Они и так уже перенаселены макулатурой. От нее не спасает и членский билет нашего Союза писателей России. Из полусотни его членов я бы отнес к писательскому цеху от силы два десятка. Есть такие, которые пишут не книги, а, как я называю, инструкции от перхоти. Этакая свирепая графомань. И эту графомань печатали наряду с хорошими книгами. В порядке очереди.

– И вы восстали против очереди, этого величайшего демократического инструмента советских времен?

– Каюсь, восстал (смеется). И пропуском к печатному станку сделал худсовет, составленный действительно из литературных мэтров, способных отсеять всю «перхоть». У меня уже давно вызревала идея издать все талантливое, испытанное временем, имеющее читательский резонанс. Серию из 10–12 томов под названием «Избранная проза и поэзия Байкальской Сибири». В свое время были изданы антологии иркутского рассказа и поэзии. Хорошие, академические книги, но в них была одна беда: каждой сестре раздавалось по серьге. А в искусстве должен существовать отбор.

– Какими же принципами руководствуетесь вы при своем отборе?

– В первую очередь, избегаем журнализма, того журнализма, который стал трагедией нынешней прозы. Люди забывают, что писатель – это художник, не видят разницы между плакатом и картиной. Плакат – это злоба дня, агитка, скольжение по поверхности, а картина – взгляд в глубину. Второе непременное условие – народность. Понятие ныне довольно подзабытое, а в XIX веке вызывавшее яростные споры. Либералы утверждали, что народность – это не «щи с лаптями», а страдания народа. Славянофилы соглашались: да, страдания, но почему отказываться от «лаптей»? Вот такая идеологическая конфронтация. Советская власть поступила проще: свела всю народность к строчке «раньше думай о родине, а потом о себе».

– А какую формулировку вы предпочли?

– Созвучную Гоголю и Пушкину: народные радости и беды, выраженные по мере сил народным образным словом. Именно этим критерием мы руководствовались, отбирая рассказы о Сибири для первого тома избранной прозы и поэзии, получившего свое название по рассказу Валентина Распутина «Изба».

– Как я понимаю, к «Избе» нужно было пристроить конюшню и амбары, чтобы возникла цельная усадьба?

– Верно: и амбары, и завозню, и баню, и поскотину…(смеется). Создать крестьянский мир, с самобытным сибирским характером. Асфальтовая проза там бы смотрелась просто инородным предметом. Думаю, мы с этой задачей справились. Сборник составили девять авторов. Кроме писателей старшего поколения: Альберта Гурулева, Глеба Пакулова, Анатолия Горбунова – присутствуют и более молодые, ну, относительно, конечно, молодые: Александр Попов, Александр Семенов, ваш покорный слуга. 

– Уже известно, кто заселит второй том избранной прозы и поэзии?

– Тут споров не возникало. Конечно, Михаил Ефимович Трофимов, старейшина нашего писательского цеха. Удивительнейший, блестящий, истинно народный поэт. Закончив в свое время литинститут, он не променял тайгу на городской уют. Много лет был профессиональным охотником, добывал соболя, ходил в одиночку на медведя, даже рысь ловил живьем. А какие изумительнейшие глиняные композиции он лепит! Известный критик Валентин Курбатов в своем предисловии к книге пишет, что когда смотришь на эти глиняные дивы, то гадаешь: то ли они выкопаны из скифских курганов, то ли созданы сегодня. И поэзия его, почерпнутая из таежного, какого-то берендеевского быта, такая же. Читаешь – и не можешь понять: то ли эти строчки сложены вчера, то ли триста лет назад.

– Архаична?

– По мировосприятию, возможно, и архаична. Но это особо не ощущается. У него странное слияние всех миров, ушедшего прошлого и современности. Как верно заметил Валентин Курбатов, в его стихах «ничего не сглажено, не прибрано для выгодного представления, а повернуто к тому, как дальше жить естественно, не ломая родного лада, в согласии хотя бы и с негладкой жизнью».

– Итак, первый том – рассказы, второй – стихи и поэмы, а третий, я полагаю, роман?

– Совершенно верно. Роман опять же одного из старейших иркутских писателей Альберта Гурулева «Росстань». Из эпохи гражданской войны. Сам автор родом из забайкальского казачества, я бы сказал, из крестьянско-казачьего мира. Чем отличался казак от крестьянина в мирное время? Да практически ничем. Так же землю пахал, так же скотину держал. Вся разница, что у казака под боком винтовка была. Гурулев описал одну из самых трагических полос времени, когда с этой винтовкой в руках поднялся брат на брата, отец на сына. С любовью описал, со знанием

дела.

– Сейчас, когда взгляд на Гражданскую войну изменился и невозможно все окрашивать в красный цвет, отвечают ли прежние апологетические романы объективности?

– Естественно, идеология наложила свой отпечаток. Но Гурулев старался по возможности не исказить правды жизни. В романе, например, есть сцена, когда казаки, выбрав под коммуну земли, переезжают туда со своим скарбом. И в первую очередь достают завернутые в чистые тряпицы иконы. И даже председатель коммуны, большевик, приезжает со своей иконой. Они же, качнувшиеся в красную сторону, и не предполагали, какая в недалеком будущем развернется вакханалия.

– Поманили большевики землей и волей?

– Это в центральной России поманили, а в Сибири этой земли и воли было вдоволь. Только не ленись и работай. Отчего же крестьяне подались в партизаны, заметь добровольно, и повернули ружья против белых? Как бы мы ни романтизировали белую гвардию, белые казаки при отступлении дали мужичкам жару. И в армию насильно рекрутировали, и шомполами пороли, и вешали для устрашения. Зверствовали и красные. Одна продразверстка чего стоила, доведя до голода некогда процветающие сибирские губернии. И опять крестьяне уходили в партизаны. Только эти партизаны в советской историографии получили презрительное название – банды. А суть тех и других была одна: сопротивление жестокой власти.

– Кто еще вошел в избранную обойму или места вакантны?

– Назову лишь несколько имен. Это прозаик Станислав Китайский, имя которого широко известно в читательской среде. Это поэт Василий Козлов, чье творчество не укладывается в принцип «ни дня без строчки». У него другой подход: стихи не пишутся – стихи рождаются. Но это уже планы на следующий год. Сейчас мы завершили работу над первыми тремя томами серии. Остается лишь пустяк: напечатать их. Надеемся, что областное министерство культуры одобрит наш проект и выделит деньги на издание книг. Мы просто обязаны сохранить лучшие образцы иркутской литературы, когда-то на равных соперничавшей со столичной.